Роману Виктора Гюго «Отверженные» уже больше ста лет. Он был завершен в 1861 году. А замысел этого большого произведения великий французский писатель разрабатывал всю свою творческую жизнь. Название «Отверженные», так прочно вошедшее в сознание многих поколений русских читателей (одними из первых среди них были Лев Толстой и Достоевский), не совсем точно передает смысл французского слова «мизерабль». Именно так заучит заглавие на родном языке автора. Что это значит? «Мизерабль», если переводить это слово несколькими подходящими по смыслу понятиями, по-русски звучало бы примерно так: «Несчастные, находящиеся на самом краю горя и нищеты».
Казалось бы, какое дело до этих несчастных «великому Виктору», отец которого был не только генералом, но еще и графом? Что до них человеку, который всю свою долгую (1802-1885) жизнь, начиная с представления юношеской драмы «Эрнани» и до изданий последних лирических стихотворений «об искусстве быть дедом», был и знаменит, и отнюдь не беден. И, наконец, как мог один из «бессмертных» сорока членов французской академии, человек, увенчанный лавровым венком всемирной славы, обратить свой писательский талант на описание парижского «дна», с сочуствием, мало того, с восхищением писать о каторжнике, о продажной женщине, о мальчишке-оборвыше?..
Когда роман «Отверженные»» вышел в свет, эти самые, не очень умные вопросы, очевидно, задавали себе, не находя на них ответа и от этого впадая в брезгливую ярость, многие: от журналистов, ведущих отделы критики в официально й императорской прессе, от писателей, уходивших от действительности в заоблачные выси «чистого искусства», до русского царя Александра II. Роман, как только вышел в свет, сразу же был переведен на многие европейские языки. Слава Виктора Гюго была так велика, что, не дожидаясь разрешения царской цензуры, сразу три русских литературных журнала принялись печатать «Отверженных». Но эта публикация была приостановлена; царь нашел, что книга великого француза опасна, что она «смутит умы» и чуть ли не вызовет мятеж… Испанские церковники вообще объявили, будто истинным автором романа является не кто иной, как сам сатана!
Всех этих защитников несправедливости, охранителей общественных устоев испугало страстное возмущение Гюго... В предисловии к «Отверженным» автор раскрыл самую суть замысла романа: «Три основные проблемы века - принижение мужчины вследствие принадлежности его к классу пролетариата, падение женщины вследствие голода, увядание ребенка вследствие мрака невежества... До тех пор, пока будут царить на земле нужда и невежество, книги, подобные этой, окажутся, быть может, небесполезными».
Прошло столетие. Мир во многом изменился. Но роман Виктора Гюго не только оказлся «небесполезным». Он стал одним из признанных шедевров мировой классической литературы. Образы «милосердного каторжника» Жана Вальжана, несчастной Фантины, жестокого инспектора Жавера, жадного, бесчувстенного.
Тенардье, маленьких героев романа - нежной Козетты и парижского гамена Гавроша, погибшего на баррикадах во время восстания против императорской тирании,- вошли в сознание миллионов читателей во всем мире, их имена стапи нарицательными.
Теперь никто уже не задает вопросов, обращенных к Гюго - одному из «бессмертных» или к Гюго - аристократу по рождению, по поводу того, как это ему могло придти в голову посвятить полжизни теме «несчастные, терпящих горе крайнюю нищету».
Мы знаем истинную причину бессмертия Виктора Гюго - защитника угнетенных, великого романтика, многие годы пробывшего в изгнании, вдали от любимой Франции, Алексей Николаевич Толстой в немногих, не очень точных словах определил значение творчества француэского писателя - бунтаря и поэта обездоленных. «Он набатно бил в колокол: «Проснитесь, человек бедствует, народ раздавлен несправедливостью». Это было хорошо и грандиозно - будить человечество»
Пусть не всегда романтик Гюго мог указать путь борьбы с беслравием. Он многое идеализировал, часто им руководил не трезвый расчет, а чувство гнева или сострадания в самых крайних пределах - и тогда произведение получалось излишне сатиричным или сентиментальным. Нолучшие страницы творчества писателя, при всем том, что бы был и всегда оставался главой французского романтизма в поэзии, прозе и драматургии,-реалистичны. Порой с документальной точностью Гюго восстанавливал событие и обстоятельства не только давней истории (например, в романах «Собор Парижской богоматери», «Человек, который смеете» и «Девяносто третий год»), но и совсем недавнего прошлого, свидетелем которого был он - современник восстаний против монархии в 1832 и 1848 годен и Парижской коммуны. Именно Гюго долгие годы добивался и добился наконец амнистии парижским коммунарам: тому способствовала его замечательная речь во Французском сенате. В последний год своей жизни «великий старец» горячо выступал в числе других прогрессивных общественных деятелей мира за смягчение участи русских революционеров-народовольцев. Всю свою жизнь он призывал «швырять камни во дворцы».
Вот каким был подлинный облик Виктора Гюго - рыцаря правды и свободы, певца героических действий, защитника угнетенных и страдающих. Именно поэтому его называют не только романтиком, но и реалистом. Гюго всегда старался помочь людям в беде, если видел лица, осунувшиеся от голода, глаза, потухшие от отчаяния. Он много говорил о гордости бедняков, о том, что милостыней их можно только оскорбить. И поэтому многие страницы произведений полны не только жалости, но и восхищения перед мужеством и человеческим достоинством людей, умеющих и в лохмотьях сохранить стойкость и отзывчивость.
Детей Гюго особенно любил. Маленькая Козетта, приемная дочь великодушного Жана Вальжана, многим на первый взгляд покажется Золушкой прошлого века. Но зто персонаж из сказки, из самой жизни. Все свое негодование против жадности богачей, обрекающих бедных детей на голодную, нищую жизнь, все свое сострадание к этим несчастным, запуганным, всеми обижаемым малышам. Гюго вложил в трогательный, нежный образ Козетты-девочки, Резкими, густыми красками рисует он бессовестного Тенардье. которому совсем не страшно искалечить ребенка, лишь бы побольше получить денег. А для Козетты писатель ищет нежные акварельные оттенки, страстно и взволнованно рассказывая о ее недетской серьезности, грустном взгляде и безвыходно печальной жизни...
Сегодня мы с тобой впервые знакомимся с героями одного из лучших произведений великого французского писателя, вернее, с одной из самых любимых его героинь. Постарайся внимательно слушать и как можно более серьезно отнестись к этой первой встрече с Виктором Гюго.
М. Костылева

О чем свидетельствует это открытие: «Моя любимая книга оказалось совсем не такой, какой я помню ее со времен детства!» - о качестве конкретной книги или о тебе самом, маленьком читателе того времени?

Я не хочу приводить примеры из собственной жизни. Лучше сослаться на классиков. Вот, к примеру, Леонид Пантелеев пишет в воспоминаниях, что подростком зачитывался романами Чарской, просто заглатывал их. А когда в зрелом возрасте перечитал, то так и не смог понять, чем был так очарован.
Возможно, этим лишний раз подтверждается тезис, что ребенок - «некультурный зритель» и его восприятие отлично от восприятия взрослого. Но и наше собственное восприятие, восприятие взрослого человека, сильно зависит от обстоятельств и меняется вместе с нами. Книги Лидии Чарской во времена Пантелеева-ребенка выходили миллионными тиражами. Ими зачитывались все - примерно так же, как зачитываются сейчас романами Дарьи Донцовой. Романы Чарской, можно сказать, были провозвестниками массовой литературы (провозвестниками - потому что процент грамотного населения в России того времени был слишком мал, чтобы говорить о действительно массовом чтении.) Революция изменила все в тогдашней России, в том числе и принципы книгоиздания, и отношение к «старым» писателям. Чарская была признана «осколком буржуазного прошлого», в ее книгах стали усматривать признаки классовой ограниченности, излишней сентиментальности и слащавости. Любить ее сделалось не только не модным, но неправильным и даже опасным. И следующие поколения детей уже знать не знали об этой Чарской - когда-то властительнице детских дум. И те взрослые, которые ее обожали в свое время - вот как Пантелеев, легко и без дрожи в сердце отказались от своей детской привязанности.

Что это - объективная оценка творчества? Политическая цензура? Или поучительная история о тщете писательских амбиций?

Переиздание детских книг советского периода (в той же редакции, с теми же картинками, только с лучшим полиграфическим качеством), которое сегодня стало ведущим трендом для многих российских издательств, отражает только наши собственные детские привязанности, нашу былую любовь. Вещь сильная с точки зрения покупательского порыва, но совсем не являющаяся гарантом качества. Перечитывание любимых детских книг оказывается делом рискованным.

Поэтому, когда мне в руки попала «Козетта» - одна из любимейших книжек моего детства: я до сих пор помню не только сюжет, не только детали, но даже некоторые фразы, - она долго лежала у меня на столе. Я все смотрела на нее - на старую узнаваемую гравюру на обложке, воспроизведенную с увеличением и потому с выраженным «зерном» (такая дизайнерская хитрость), - и эта прекрасно изданная книга (твердый переплет, плотная белая бумага, крупный шрифт, цветные полосные картинки) прямо отсылала к детской памяти, хотя та книжечка была в два раза меньше, тоненькая, в бумажной обложечке… А вот с перечитыванием тянула: вдруг что-то окажется не так? Это ж какой будет удар по хранимому детскому ощущению!

Но - ничего такого. То есть, как говорил один мой маленький знакомый, «мне было счастье».

Конечно, текст «Козетты» заведомо обладает некоторой гарантией качества: все-таки это отрывок из лучшего романа Виктора Гюго «Отверженные». Но отрывок не в полном смысле слова, а компиляция из текстовых фрагментов нескольких глав, в романе далеко отстоящих друг от друга. И к тому же несколько подправленный советскими редакторами. К примеру, там предусмотрительно выпущено упоминание пьяниц, которыми набит трактир Тенардье (место, где происходит действие) и которые едят, поют, ругаются и вообще всячески «создают атмосферу». В адаптированном варианте облегчено описание страха, который переживает маленькая девочка, оказавшаяся поздним вечером одна в лесу. Кроме того, в соответствии в атеистическими принципами советского воспитания в тексте опущено упоминание Рождества и рождественского сочельника: говорится лишь, что есть такой «милый обычай, по которому дети в канун праздника ставят свои башмаки в камин и ждут, что волшебница положит туда какой-нибудь подарок».

Сегодня такая трансформация темы Рождества выглядит несколько странно, но не наносит серьезного ущерба тексту в целом. Сокращение текста и смягчение некоторых авторских характеристик не очень заметны, но делают текст более адекватным для детского восприятия.

А компиляция фрагментов «по теме», как это ни странно, превратила материал «исходника» в совершенно новое художественное произведение - сказочную историю про девочку Козетту, которая очень точно адресована детям в возрасте от пяти с половиной до девяти лет. Да, история про маленькую Козетту превратилась в сказку и так и воспринимается. (Не выпади оттуда упоминание Рождества, можно было бы сказать, что это рождественская сказка.) Мы легко опознаем в ней известные сказочные мотивы и знакомую сказочную структуру.

Маленькая восьмилетняя девочка по имени Козетта живет у чужих людей, которые сделали из нее служанку. То есть девочка - сирота. Она ничего не знает о своих родителях. Более того, она уверена, что у нее никогда и не было матери. Ей приходится очень много и тяжело работать - слишком тяжело для своего возраста. Одета она в лохмотья, худа, измождена и поэтому некрасива. Ее кормят объедками под столом - так же, как живущую в доме собаку. На нее всё время кричат, ее бьют плеткой. Иными словами, это страдающее, униженное существо.

И вдруг случается событие, которое коренным образом меняет жизнь Козетты: в трактир приходит незнакомец, которому жизнь бедной сироты оказывается небезразличной. Он покупает ей свободное время для игры, дарит куклу, которую не может купить ни один горожанин из местных; накануне праздника, согласно «милому обычаю», кладет в старый уродливый башмак Козетты золотую монету; и, наконец, уводит девочку с собой. Но не просто так уводит, а сначала предлагает ей переодеться. У него с собой оказывается узелок с одеждой, рассчитанной как раз на девочку возраста Козетты. Понятно, что впереди у Козетты новая жизнь. И, следуя сказочной логике, это прекрасная жизнь.

Бедная сирота, которую угнетает хозяйка (мачеха) и обижают мачехины дочки; появление доброго волшебного покровителя, утешающего бедняжку и наделяющего ее невозможными по щедрости дарами; счастливое преображение замарашки, связанное с переодеванием в новую одежду («многие не узнавали Козетту - на ней больше не было ее лохмотьев»), - разве не проступает через все это сюжет сказки про Золушку?

А сюжет про Золушку в самых разных модификациях неизменно трогает девочек (она трогает и взрослых женщин, если модификации отвечают особенностям их восприятия) - в первую очередь, вот этой своей волшебной возможностью преобразования из замарашки в красавицу. Из униженного, покинутого существа в существо любимое.

Чувство «я замарашка» (читай - «я уродлива») - довольно характерно для девочки-подростка, переживающей свое телесное преобразование, поэтому эта книжка придется «впору» ребенку на пороге подросткового возраста.

Но и детям помладше знакомо подобное переживание. Как правило, оно возникает в связи с недовольством родителей: ребенок чувствует, что он не такой, каким его желают видеть; что он «недотягивает» и в этом смысле «урод». Понятно, что у разных детей такие чувства присутствуют в разной степени. Но известны они практически каждому ребенку.

Кроме того, когда ребенок достигает шести-семи лет (начало школьной жизни), требования родителей к нему резко возрастают. То есть у родителей возникает значительно больше поводов для недовольства, чем раньше. Как писал психоаналитик и исследователь волшебной сказки Бруно Беттельгейм, ребенок время от времени ощущает, что его родная мать обратилась в мачеху.

Все это основа для отождествления с падчерицей и даже с круглой сиротой из сказок.

Однако «Козетта» недаром вышла из романа великого мастера. В ее истории есть психологические характеристики, которых лишены героини волшебных сказок, и детали, которые делают несчастья Козетты особенно понятными ребенку.

Обязательное вязание, тяжеленные ведра, которые надо носить; ледяная вода, выливающаяся на голые ножки, - все это воспринимается в общем ряду печальных подробностей, но отсутствует в опыте современного ребенка.

А вот то, что злые хозяева не дают Козетте играть, это очень понятно и прямо соответствует детскому опыту. К тому же у Козетты нет игрушек. Сегодняшними детьми это вообще воспринимается как нечто запредельное. И то, что рядом с Козеттой живут другие дети, которым играть разрешается и у которых игрушки есть, но Козетте до этих игрушек нельзя дотрагиваться, кажется невероятной жестокостью. Даже пыткой.

Собственно, преображение Козетты начинается не в тот момент, когда незнакомец спасает ее от порки, и не когда она сама переодевается, а когда ей дарят невероятно дорогую куклу в розовом платье с блестящими волосами - «даму», как называет ее сама Козетта. Даже выйти замуж за принца - перспектива не столь привлекательная, как получить в подарок желанную игрушку. Это и есть тот «бал», на который по волшебству попадает сирота. И опять-таки это очень понятная для ребенка развязка.

История про Козетту самым полным и понятным образом удовлетворяет детское стремление к справедливости и потребность в счастливом конце.

И это то произведение, которое обеспечивает встречу ребенка с литературной классикой.

Судя по всему, нетленной.

Марина Аромштам

Виктор Мари Гюго

Гаврош. Козетта (сборник)

В книгу вошли избранные главы из романа «Отверженные» французского писателя Виктора Гюго (1802–1885).

История маленькой Козетты, которую мать отдала на воспитание злому и жадному трактирщику Тенардье и его жене, не оставит равнодушными юных читателей. В чужом доме малышке Козетте было нелегко: живя впроголодь и донашивая старенькие вещи хозяйских дочерей, девочка выполняла самую тяжёлую и грязную работу. Каково же было удивление и недоумение маленькой девочки, когда однажды, под Рождество, какой-то незнакомец купил ей дорогую куклу, а в своём деревянном башмачке она нашла золотую монету!..

Юный Гаврош – другой герой романа «Отверженные» – вырос на улицах Парижа. Город заменил ему родителей, братьев и сестёр, городские трущобы стали ему родным домом. Наравне со взрослыми юный Гаврош отважно сражается на баррикадах революционного Парижа.

Виктор Гюго

Гаврош. Козетта

© Перевод Д.Г. Лившиц, насл., 2017

© Перевод Н.А. Коган, насл., 2017

© Перевод Н.Д. Эфрос, насл., 2017

© Перевод К.Г. Локса, насл., 2017

© Перевод М.В. Вахтеровой, насл., 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Фантина

Книга четвёртая

Доверить другому значит иногда бросить на произвол судьбы

В которой одна мать встречает другую мать

В первой четверти нашего столетия в Монфермейле, близ Парижа, стояла маленькая харчевня, ныне уже не существующая. Харчевню эту содержали люди по имени Тенардье, муж и жена. Она находилась в улочке Хлебопёков. Над дверью прямо к стене была прибита доска, а на доске было намалёвано что-то похожее на человека, который нёс на спине другого человека, причём на последнем красовались широкие золочёные генеральские эполеты с большими серебряными звёздами; красные пятна означали кровь; остальную часть картины заполнял дым, и, по-видимому, она изображала сражение. Внизу можно было разобрать следующую надпись: «Ватерлооский сержант».

Нет ничего обыденнее вида повозки или телеги, стоящей у дверей какого-нибудь трактира. И тем не менее колымага, или, вернее сказать, обломок колымаги, заграждавший улицу перед харчевней «Ватерлооский сержант», в один из весенних вечеров 1818 года, несомненно, привлек бы своей громадой внимание живописца, если бы ему случилось пройти мимо.

Это был передок роспусков, какие в лесных районах обычно служат для перевозки толстых досок и брёвен. Передок этот состоял из массивной железной оси с сердечником, на который надевалось тяжёлое дышло; ось поддерживали два огромных колеса. Всё вместе представляло собой нечто приземистое, давящее, бесформенное и напоминало лафет гигантской пушки. Дорожная грязь и глина облепили колёса, ободья, ступицы, ось и дышло толстым слоем замазки, напоминавшей ту отвратительную бурую охру, которой часто окрашивают соборы. Дерево пряталось под грязью, а железо – под ржавчиной. Под осью свисала полукругом толстая цепь, достойная пленённого Голиафа. Эта цепь вызывала представление не о тех бревнах, которые ей полагалось поддерживать при перевозках, а о мастодонтах и мамонтах, для которых она вполне могла служить путами; что-то в ней напоминало каторгу, но каторгу циклопическую и сверхчеловеческую; казалось, она была снята с какого-то чудовища. Гомер сковал бы ею Полифема, а Шекспир – Калибана.

Для чего же эти роспуски стояли здесь, посреди дороги? Во-первых, для того чтобы загородить ее, а во-вторых – чтобы окончательно заржаветь. У ветхого социального строя имеется множество установлений, которые так же открыто располагаются на пути общества, не имея для этого никаких иных оснований.

Середина цепи спускалась почти до земли, и в этот вечер на ней, словно на верёвочных качелях, сидели, слившись в восхитительном объятии, две маленькие девочки; одной было года два с половиной, другой – года полтора, и старшая обнимала младшую. Искусно завязанный платок предохранял их от падения. Очевидно, какая-то мать увидела эту страшную цепь и подумала: «Да ведь это отличная игрушка для моих малюток!»

Обе малютки, одетые довольно мило и даже изящно, излучали сияние; это были две розы, распустившиеся среди ржавого железа; глаза их светились восторгом, свежие щёчки смеялись. У одной девочки волосы были русые, а у другой – тёмные. Их наивные личики выражали восторженное изумление; цветущий кустарник, росший рядом, овевал прохожих своим благоуханием, и казалось, что оно исходит от малюток; полуторагодовалая с целомудренным бесстыдством младенчества показывала свой нежный голенький животик. Над этими нежными головками, осиянными счастьем и окроплёнными светом, высился гигантский передок телеги, весь почерневший от ржавчины, почти страшный, напоминавший своими резкими кривыми линиями и углами вход в какую-то пещеру. Сидя поблизости от них на крылечке харчевни, мать, женщина не слишком привлекательного вида, но в эту минуту вызывавшая чувство умиления, раскачивала детей с помощью длинной верёвки, привязанной к цепи, и, боясь, как бы они не упали, не сводила с них глаз, в которых было животное и в то же время божественное выражение, свойственное материнству. При каждом взмахе звенья отвратительной цепи издавали пронзительный скрежет, похожий на гневный окрик; малютки были в восторге, заходящее солнце разделяло их радость, и ничто не могло быть очаровательнее этой игры случая, превратившей цепь титанов в качели для херувимов.

Мать раскачивала детей и фальшиво напевала модный в те времена романс:

– Так надо, – рыцарь говорил…

Поглощённая пением и созерцанием своих девочек, она не слышала и не видела того, что происходило на улице.

Между тем, когда она пела первый куплет романса, кто-то подошёл к ней, и вдруг, почти над самым ухом, она услышала слова:

– Прекрасной, нежной Иможине, -

Ответила мать, продолжая свой романс, и обернулась.

Перед ней в двух шагах стояла женщина. У этой женщины тоже был маленький ребёнок; она держала его на руках.

Кроме того, она несла довольно большой и, видимо, очень тяжёлый дорожный мешок.

Её ребёнок был божественнейшим в мире созданием. Это была девочка двух-трех лет. Кокетливостью наряда она смело могла поспорить с двумя другими девочками; поверх чепчика, отделанного кружевцем, на ней была надета тонкая полотняная косыночка; кофточка была обшита лентой. Из-под завернувшейся юбочки виднелись пухленькие белые и крепкие ножки. Цвет лица у неё был чудесно розовый и здоровый. Щёчки хорошенькой малютки, словно яблочки, вызывали желание укусить их. О глазах девочки трудно было сказать что-либо, кроме того, что они были, очевидно, очень большие и осенялись великолепными ресницами. Она спала.

Она спала безмятежным, доверчивым сном, свойственным её возрасту. Материнские руки – воплощение нежности; детям хорошо спится на этих руках.

Что касается матери, то она казалась печальной. Её убогая одежда выдавала в ней работницу, которая собирается снова стать крестьянкой. Она была молода. Красива ли? Возможно, но в таком наряде это было незаметно. Судя по выбившейся белокурой пряди, волосы у неё были очень густые, но они сурово прятались под монашеским чепцом, некрасивым, плотным, узким и завязанным под самым подбородком. Улыбка обнажает зубы, и вы любуетесь ими, если они красивы, но эта женщина не улыбалась. Глаза её, казалось, давно уже не просыхали от слез. Она была бледна; у неё был усталый и немного болезненный вид; она смотрела на дочь, заснувшую у неё на руках, тем особенным взглядом, какой бывает только у матери, выкормившей своего ребёнка грудью. Большой синий платок, вроде тех, какими утираются инвалиды, сложенный косынкою, неуклюже спускался ей на спину. Её загорелые руки были покрыты веснушками, и кожа на исколотом иглой указательном пальце сильно огрубела; на ней была коричневая грубой шерсти накидка, бумажное платье и тяжелые башмаки. Это была Фантина.

Это была Фантина. Почти неузнаваемая. И все же, приглядевшись к ней повнимательней, вы бы заметили, что она всё ещё была красива. Грустная морщинка, в которой начинала сквозить ирония, появилась на её правой щеке. Что касается её наряда, её воздушного наряда из муслина и лент, казавшегося сотканным из веселья, безумства и музыки, – наряда, словно звучавшего трелью колокольчиков и распространявшего аромат сирени, то он исчез, как те блестящие звёздочки инея, которые на солнце можно принять за бриллианты; они тают, и обнажается чёрная ветка.

Десять месяцев прошло со дня «забавной шутки».

Что же произошло за эти десять месяцев? Об этом нетрудно догадаться.

Оказавшись покинутой, Фантина сразу узнала нужду. Она сейчас же потеряла из вида Фавуритку, Зефину и Далию. Узы, расторгнутые мужчинами, были разорваны и женщинами; две недели спустя эти юные особы очень удивились бы, если б кто-нибудь напомнил им о прежней дружбе: для неё уже не было больше никаких оснований. Фантина осталась одна. Когда отец её ребёнка уехал – увы, подобные разрывы всегда бесповоротны, – она оказалась совершенно одинокой, причём привычка её к трудовой жизни ослабела, а склонность к развлечениям возросла. Связь с Толомьесом повлекла за собой пренебрежение к её скромному ремеслу, она забросила прежних своих заказчиков, и теперь их двери для неё закрылись. Никаких средств к существованию. Фантина едва умела читать и совсем не умела писать; в деревне её научили только подписывать своё имя; она обратилась к уличному писцу, который и написал по её поручению письмо к Толомьесу, затем второе, третье. Ни на одно из них Толомьес не ответил. Как-то раз Фантина услышала, как две кумушки, глядя на её ребенка, говорили: «Разве кто-нибудь принимает всерьёз таких детей? Пожимают плечами и только!» Тогда она подумала о Толомьесе, который пожимал плечами при мысли о своём ребёнке и не принимал всерьёз это невинное создание, и сердце ее ожесточилось против этого человека. Но что же ей предпринять? Несчастная не знала, к кому обратиться. Она согрешила, это правда, но в глубине души, мы уже говорили об этом, она была целомудренной и чистой. Она смутно почувствовала, что близка к отчаянию и может соскользнуть в пропасть. Необходимо было мужество: она вооружилась им и обрела силы. Ей пришла в голову мысль вернуться в свой родной город, в Монрейль-Приморский. Быть может, там найдётся кто-нибудь из знакомых и ей дадут работу. Да, но придется скрывать свой грех. И у неё возникло неясное предчувствие новой разлуки, ещё более тяжкой, чем первая. Сердце её сжалось, но она не отступила от своего решения. Фантина, как мы увидим дальше, обладала суровым бесстрашием пред невзгодами. Она мужественно отказалась от нарядов, начала носить простые холщовые платья, а все свои шелка, все свои уборы, все ленты и кружева употребила на дочь – единственный оставшийся у неё повод для тщеславия, на сей раз святого. Она продала всё, что имела, и получила за это двести франков; после уплаты разных мелких долгов у неё осталось очень мало – около восьмидесяти франков. Ей было двадцать два года, когда в прекрасное весеннее утро она покинула Париж, унося на руках своё дитя. Всякий, кто встретил бы на дороге эти два существа, проникся бы жалостью. У этой женщины не было в мире никого, кроме этого ребёнка, а у этого ребёнка не было в мире никого, кроме этой женщины. Фантина сама кормила дочь; это надорвало ей грудь, и она немного покашливала.

Нам не придётся больше говорить о г-не Феликсе Толомьесе. Скажем только, что двадцать лет спустя, в царствование короля Луи-Филиппа, это был крупный провинциальный адвокат, влиятельный и богатый, благоразумный избиратель и весьма строгий присяжный; такой же любитель развлечений, как и прежде.

К концу дня Фантина, проделавшая для отдыха часть пути в так называемых «одноколках парижских окрестностей», которые брали от трёх до четырёх су за лье, очутилась в Монфермейле, на улице Хлебопёков.

Когда она проходила мимо харчевни Тенардье, две девочки, которые с восторгом раскачивались на своих чудовищных качелях, словно ослепили её, и она остановилась перед этим радостным видением.

Чары существуют. Эти две девочки очаровали эту мать.

Она смотрела на них глубоко взволнованная. Присутствие ангелов возвещает близость рая. Она словно увидела над этой харчевней таинственное ЗДЕСЬ, начертанное провидением. Малютки, несомненно, были счастливы. Она смотрела на них, восхищалась ими и пришла в такое умиление, что, когда мать остановилась, чтобы перевести дыхание между двумя фразами своей песенки, она не выдержала и сказала ей те слова, которые мы уже привели выше:

– Какие у вас хорошенькие детки, сударыня.

Самые свирепые существа смягчаются, когда ласкают их детёнышей. Мать подняла голову, поблагодарила и предложила прохожей присесть на скамье перед дверью; сама она сидела на пороге. Женщины разговорились.

– Меня зовут госпожа Тенардье, – сказала мать двух девочек. – Мы с мужем держим этот трактир.

Глава седьмая. КОЗЕТТА В ТЕМНОТЕ, БОК О БОК С НЕЗНАКОМЦЕМ

Козетта, как мы уже сказали, не испугалась.

– Дитя мое! Твоя ноша слишком тяжела для тебя.

Козетта подняла голову и ответила:

– Да, сударь.

– Дай, я понесу, – сказал он.

Козетта выпустила дужку ведра. Человек пошел рядом с ней.

– Это действительно очень тяжело, – пробормотал он и спросил: – Сколько тебе лет, малютка?

– Восемь лет, сударь.

– И ты идешь издалека?

– От ручья, который в лесу.

– А далеко тебе еще идти?

– Добрых четверть часа.

Путник помолчал немного, потом вдруг спросил:

– Значит, у тебя нет матери?

– Я не знаю, – ответила девочка и, прежде чем он успел снова заговорить, добавила: – Думаю, что нет. У других есть. А у меня нет. Наверно, никогда и не было, – помолчав, сказала она.

Человек остановился. Он поставил ведро на землю, наклонился и положил обе руки на плечи девочки, стараясь в темноте разглядеть ее лицо.

Худенькое, жалкое личико Козетты смутно проступало в белесовато-сером свете.

– Как тебя зовут?

– Козетта.

Прохожий вздрогнул, словно от электрического тока. Он снова взглянул на нее, затем снял руки с плеч Козетты, схватил ведро и зашагал.

Спустя мгновение он опросил:

– Где ты живешь, малютка?

– В Монфермейле, – может, вы знаете, где это?

– Мы идем туда?

– Да, сударь.

Немного погодя он снова спросил:

– Кто же это послал тебя в такой поздний час за водой в лес?

– Госпожа Тенардье.

– А чем эта твоя госпожа Тенардье занимается? – спросил незнакомец; он старался говорить равнодушным тоном, но голос у него как-то странно дрожал.

– Она моя хозяйка, – ответила девочка. – Она содержит постоялый двор.

– Постоялый двор? – переспросил путник. – Хорошо, там я и переночую сегодня. Проводи-ка меня.

– А ведь мы туда идем, – ответила девочка.

Человек шел довольно быстро. Козетта легко поспевала за ним. Она больше не чувствовала усталости. Время от времени она посматривала на него с каким-то удивительным спокойствием, с каким-то невыразимым доверием. Ее никто никогда не учил молиться богу. Однако она испытывала нечто похожее на радость и надежду, устремленную к небесам.

Прошло несколько минут. Незнакомец заговорил снова:

– Разве у госпожи Тенардье нет служанки?

– Нет, сударь.

– Разве ты у нее одна?

– Да, сударь.

Снова наступило молчание. Потом Козетта сказала:

– Правда, у нее есть еще две маленькие девочки.

– Какие маленькие девочки?

– Понина и Зельма.

Так упрощала Козетта романтические имена, столь любезные сердцу трактирщицы.

– Кто же они, эти Понина и Зельма?

– Это барышни госпожи Тенардье. Ну, просто ее дочери.

– А что же они делают?

– О! – воскликнула Козетта. – У них красивые куклы, разные блестящие вещи, у них много всяких дел. Они играют, забавляются.

– Целый день?

– Да, сударь.

– А я работаю.

– Целый день?

Девочка подняла свои большие глаза, в которых угадывались слезы, скрытые ночным мраком, и кротко ответила:

– Иногда, когда я кончу работу и когда мне позволят, я тоже могу поиграть.

– Как же ты играешь?

– Как могу. Мне не мешают. Но у меня мало игрушек. Понина и Зельма не хотят, чтобы я играла в их куклы. У меня есть только оловянная сабелька, вот такая.

Девочка показала мизинчик.

– Ею ничего нельзя резать?

– Можно, сударь, – ответила девочка, – например, салат и головы мухам.

Они дошли до села; Козетта повела незнакомца по улицам. Они прошли мимо булочной, но Козетта не вспомнила о хлебе, который должна была принести. Человек перестал расспрашивать ее – теперь он хранил мрачное молчание. Когда они миновали церковь, незнакомец, видя все эти разбитые под открытым небом лавчонки, спросил:

– Тут что же, ярмарка?

– Нет, сударь, это Рождество.

Когда они подходили к постоялому двору, Козетта робко дотронулась до его руки.

– Сударь!

– Да, дитя мое?

– Вот мы уже совсем близко от дома.

– И что же?

– Можно мне теперь взять у вас ведро?

– Если хозяйка увидит, что мне помогли его донести, она меня прибьет.

Человек отдал ей ведро. Минуту спустя они были у дверей харчевни.

История девочки начинается с описания злосчастной судьбы ее матери, которая стала жертвой обмана. Ее обольстил и бросил любимый мужчина, у нее родилась девочка, и теперь Фантина скитается с ребенком на руках по миру в поисках пропитания и работы. Однако кто возьмет на работу женщину с таким бременем? Она случайно оказывается возле трактира супругов Тенардье, у которых есть трое малых детей – две девочки и грудной мальчик. Во время разговора с трактирщицей Фантине удается уговорить ее оставить у себя девочку с условием, что она будет каждый месяц присылать деньги на ее содержание. Жадные супруги Тенардье были рады такой возможности подзаработать. И осталась жить у них маленькая Козетта. гюго козетта краткое содержание Краткое содержание жизнеописания малышки в приютившем ее доме не имеет никакого просвета. Злые Тенардье ненавидели ребенка и считали, что она объедает их детей. Хотя питалась бедная девочка отбросами, ела под столом вместе с собаками и кошками.

Мать аккуратно присылала обещанные деньги, однако алчным хозяевам все было мало, и они несколько раз повышали плату. Бедная Фантина безропотно выполняла все их требования, хотя ей пришлось продать свои роскошные волосы, а потом и свои зубы. С пяти лет Козетта стала фактически служанкой в трактире. Хозяйские дочки больше не пускали ее в свои игры и тоже относились к ней, как к прислуге. Мать уже не присылала деньги – она умерла от чахотки и тоски по дочке. Беспросветная сиротская жизнь – вот на что была обречена Козетта. Краткое содержание ее злоключений вряд ли уместится в одном описании. У читателя в душе смешиваются два чувства – жалость к ребенку и негодование по поводу человеческих алчности и злобы. Неожиданный поворот в судьбе этой Золушки предрешил самим развитием сюжета Виктор Гюго.

В один из стылых поздних вечеров хозяйка послала девочку за водой к ручью. Бедняжка ужасно боялась темноты, но еще больше страшилась гнева госпожи Тенардье. По пути она остановилась возле освещенной витрины лавки и засмотрелась на свою мечту – большую красивую куклу. Затем побежала к ручью и, дрожа от страха, зачерпнула ведро воды. Она тащила его, сгибаясь от тяжести, и вдруг чья-то сильная рука подхватила ведро.

– Это слишком тяжелая ноша для тебя, дитя, – сказал незнакомец, – кто же тебя послал в такую ночь? – Госпожа Тенардье, хозяйка трактира, – ответила Козетта. Он помог донести ведро и зашел в трактир. Хозяйка с презрением оглядела бедно одетого старика, но пригласила его сесть за стол. Разговорившись с ней, гость узнал, как попала к ним Козетта, краткое содержание их злосчастий и обнищания по вине этой прожорливой приживалки. Козетта сидела под столом, и в тот момент, когда хозяйские дочки отвлеклись от своей тряпичной куклы, вылезла и схватила ее. Гнев женщины обрушился ей на голову. Спас ее незнакомец, который попросил разрешения забрать сироту с собой. Трактирщица была рада, но вмешался господин Тенардье, который стал торговаться: ведь он воспитал эту девочку и привязан к ней, как к родной дочери, так что отдать ее просто так он не согласен. Разве что за деньги. Наконец пришли к согласию. Незнакомец вышел из трактира и вскоре вернулся с куклой, той самой, которой любовалась на витрине Козетта. Трактирщица и ее дочки чуть не лопнули от злости.

Она уходила из этого злого дома, ее ручку крепко держал незнакомый старик в лохмотьях. Таково краткое содержание.

Виктор Гюго и его герои Читатель в этой части романа может лишь догадываться, что жизнь бедной девочки сделала поворот к лучшему. Лишь потом он узнает, что этот плохо одетый незнакомец не кто иной, как бывший мэр, бунтарь и беглый каторжник, благодетель отверженных Жан Вальжан. Судьба девочки благодаря ему отныне резко меняется. Он опекает ее, как дочь, дает ей образование, в трудную минуту жертвует своей свободой, чтобы спасти ее любимого. История девочки Козетты еще впереди.

(3 оценок, среднее: 3.67 из 5)

Сочинения по темам:

1. В предисловии говорится о том, что книга была рождена под влиянием слова «АМАГКН», увиденного автором на стене Собора Парижской Богоматери....
2. 1. Урсус Урсус с волком Гомо зарабатывают на жизнь тем, что развлекают посетителей ярмарок. Бродячий шестидесятилетний философ занимается чревовещанием, гаданием,...
3. Мальчик приходит к своей корове в сарай, разговаривает с любимицей, хочет обнять ее, но та равнодушна к ласке. Она сосредоточенно...
4. Рассказ «Куст сирени» известного русского классика Александра Куприна был впервые опубликован в печатном издании «Жизнь и искусство» под номером 305...